Эдуард Прониловер. Поэзия.

	Эдуард Прониловер
	РУБЕН /Новая редакция/ Не только историческая справка и не только от автора. ЗЕМЛЯ – «населенная людьми третья по расстоянию от солнца планета солнечной системы» (Брокгауз и Ефрон), «один из миров или несамосветлых шаров, коловращающихся вокруг солнца» (Вл. Даль). Америка – часть света в Западном полушарии планеты Земля. США – страна в Северной Америке; омывается на Западе водами Тихого океана, на Востоке – Атлантического океана. Лос-Анджелес – город на Юге Тихоокеанского побережья США, в штате Калифорния. Расположен на узкой прибрежной низменности, окаймленной горами Сан-Габриель, Санта-Моника, Санта-Ана. Одна из главных «приманок» города (и графства Лос-Анджелес) – Голливуд. Но своё название американский кинобизнес позаимствовал у района, с которым столь тесно связана его история. Несколько лет назад в Голливуде был открыт грандиозный торгово-развлекательный комплекс «Халивуд энд Хайленд» с киноцентром «Кодак», построенным специально для оскаровских церемоний, которые проводятся там с 2002 г. В самом Голливуде тоже есть несколько районов. Маленькая Армения – официальное название одного из них: это место компактного проживания значительного числа эмигрантов из Армении. Среди достопримечательностей Маленькой Армении – Барнздалл-парк на Холме Олив, купленном Алиной Барнздалл в первой четверти прошлого века. Она родилась в Пенсильвании в семье крупного нефтяного предпринимателя Теодора Барнздалла, в честь которого и был назван парк. Занималась театральной режиссурой, благотворительностью, много путешествовала. Мечтала собрать в Лос-Анджелесе лучшие театрально-художественные силы Америки. Надо полагать, именно с этой – в первую очередь – целью был приобретён Холм и задуман архитектурный комплекс на нём. Планы Алины Барнздалл по использованию парка и построек на Холме Олив так и остались по большей части неосуществлёнными. В конце 1926 г. Алина принимает решение передать значительную часть территории Холма и почти все постройки Департаменту парков и отдыха г. Лос-Анджелес (финансовая сторона соглашения – если она была – мне неизвестна). Никто, по мнению архитектора, не мог бы с уверенностью сказать, что именно, в конечном итоге, скрывалось за этим решением – покинуть Холм и Дом на Холме. 15 лет, с 1927 по 1942, во дворце (Доме на Холме) располагался Калифорнийский клуб живописи. В дальнейшем дворец и комплекс использовались и продолжают использоваться, в частности, и как художественная галерея, и как театральная сцена, и как Центр детского и юношеского творчества. Здесь – один из сгустков современной культурной жизни города и графства, хотя, конечно же, это не совсем то, о чём когда-то мечтала мисс Барнздалл. В конце девяностых я привёл в этот парк свою дочь Алину, надеясь определить её в тамошнюю литературную студию и ломая голову над значением загадочного индейского (как мне казалось) слова «барнздалл». Я ещё не знал, что это всего лишь европейская фамилия первой хозяйки этих прекрасных сооружений, которую звали так же, как и мою дочь. Остаётся лишь добавить, что, по мнению ряда выдающихся исследователей человеческого духа (таких как Мирча Элиаде, например), Холм Олив – Священное место.
– Эмиграция, дорогой мой, – это особая форма жизни. – Дурак ты. Это особая форма смерти. – Козёл ты. – Сам козёл. Из подслушанного пьяного разговора
1 Из Маленькой Армении - страны, раскинутой на плитах Голливуда, глядят на мир два мёртвых изумруда - глаза Рубена, миру не видны. Когда пришёл конец долготерпенью, он камнем стал - с плитою и ступенью, чтобы хоть так до той поры дожить, когда не нужно брата сторожить или палить в него из чувства долга, но можно жить - зажиточно и долго, не жертвуя достоинством взамен - как людям и положено. Рубен, единственный среди "последней смены" - знакомых и друзей - одновременно был умница, москвич и армянин. Он Пушкина любил и нежность вальса и красным становился, как рубин в оправе чёрной, если напивался.
		2 Нам только в сказках удавалась власть. Пихали нас то в строй, то в перестройку. Поставил Ельцин Горбачёву двойку. А Тройку – снова хлысть! И понеслась... Рубен ещё подумал для порядку. И вот однажды, сделав физзарядку, он принял душ, поел, надел штаны – и тихо выпал из родной страны, которая очнулась и пропала, как Рим какой-нибудь иль Вавилон. Бывает так, you know[1] – как не бывало: ни в Мире, ни над Миром, ни в ООН. 3 Мы с ним сдружились при землетрясенье и праздновали целый день спасенье. Он пил и говорил, как счастлив был, хотя систему-суку не любил. Но жизнь ведь не была куском системы. Совсем наоборот. «А нынче где мы? Ну ладно. Будем живы! По чуть-чуть». Мы выпили по новой. Водки жуть ужалила мозги. Теперь увольте: отсюда – никуда на старом «Кольте». Рубен вдруг стал похожим на овал, однако же по пиву заказал – но более гонял по кружке пену. А я был пьян и спьяну плёл Рубену, что он неправ, что и в чужой среде всё лучше, чем под страхом иль нигде. 4 В его районе – что ни дом, то скрепка задумок и замашек всех времён: барокко, пролетарский Парфенон, тюдор, неоготическая лепка... Как будто город жил за семерых и каждою безделкой громко хвастал – от мраморных классических пилястр до арок мавританских расписных. В Лос-Анджелесе контуры глубинны и стили чётким слогом говорят: Зиг-Заг модерн – из выбеленной глины. Египетский – с пилонами фасад. Но сам Рубен предпочитал бунгало – с лимонами и миртовым кустом. Чтоб вас названье это не пугало, картинку дам: одноэтажный дом с покатой крышей, маленькой верандой (дом, кстати, тоже очень небольшой, но – как у наших принято – с душой и – на дверях – с рождественской гирляндой). Напротив – свод, мозаичный «Роллс-Ройс», дрожащая в глазури терракота над булочной, принадлежащей Отто и Гагику из штата Иллинойс. А вот Рубен – с лимонами, в бунгало. На что ему весь этот ар-деко? . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Я жил не рядом – но недалеко. И это – вместе с выпивкой – сближало. Однажды он привёл меня к холму в районе Голливуда и Вермонта. «Мы, – говорит, – с тобой у горизонта. К нему теперь давай – по одному». Я оглянулся (кто-то тихо свистнул) и в новое пространство тело втиснул. В пространстве том царил Рубен Зарьян. Гармония (хотя б один изъян!). Зеленовато-серые оливы так ласковы, мудры, неторопливы, что хочется к оливам на постой. Горят неопадающей листвой в густом закатном свете эвкалипты. Рубен, останься здесь – и не погиб ты... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . «Эй, где ты? – за плечо трясёт Рубен. – Давай не ждать от жизни перемен, чтоб и дальнейший опыт не был горек, а сядем-ка за чудный этот столик». Мы пили охлаждённый «Абсолют» из пластиковой для воды бутылки. Две бабочки летали, легкокрылки, усиливая красками уют. Поэтому и нам легко там было. Рубен ещё поддал и продолжал: «В начале века этот холм купила прекрасная Алина Барнздалл. Дворец – творенье Фрэнка Ллойда Райта[2]. Здесь каждый штрих – по замыслу творца. Вон солнце водоёмное пылает, лучами окунаясь в глубь дворца. Прислушавшись, ты можешь слышать пенье ритмичных линий сдвоенных колонн и слышать белый сад. Он застеклён, но всё передаётся от ступеней. Райт слухом точность глаза поверял, звук музыкальный превращая в форму. Он был творцом! А токмо для прокорму пущай корпит какой-нибудь фигляр. Но (поделюсь ещё одним секретом) всего важнее в сотворенье этом продолговатых окон глубина, в которых бездна светлая видна – влияние архитектуры Майя...» И, палец указной ввысь воздымая, ремень ослабив, ворот расстегнув, Рубен от всей души промолвил: «Уф-ф!.. Давай теперь за Фрэнка и Алину. Уж пить так пить. Чего тянуть резину? Вокруг прозрачно, тихо и свежо, поэтому сидим так хорошо, в волшебной влаге созерцая марево. Дворец назвали, кстати, Холикок – любимый у Алины был цветок. По-нашему – просвирник. Лучше – мальва. Но нежнее мальвы – розовый алтей. Здесь нынче Центр творчества детей; почти социализм по Голливуду. Ещё б узнать, где тут сдают посуду, и станем жить, как жили мы в Москве». Рубен, забыв по пьяни о жратве, совсем раскис и нёс такую ересь, что мухи дохли, в жизни разуверясь. По счастью, я уснул быстрей его, оставив бедолагу одного. 5 В поместье (бывшем!) автора «Тарзана» он женщину по имени Сюзанна тягучим пивом щедро угощал и жизнь, как на подносе, упрощал, мол, ни обогащенья, ни общенья… «Пьём, чтобы уж совсем не одичать. Как пишет наша местная печать, не жизнь, а мышечное сокращенье». Блатная роспись прыгала со стен. Я пил себе и не мешал задире. «Живём, как эхо, в параллельном мире, а думаем, что з д е с ь! – гремел Рубен, плечо к плечу Сюзанну осязая и слёзным взором жизнь обозревая. – Окэй, кто в эмиграции не труп?.. Тупой... богатый... да ещё влюблённый. К несчастью, не богат я и не глуп, – вещал Рубен как равноудалённый от первых двух трагических причин. – Но я ещё могу, – шумела третья причина, выдыхаясь в междометья, типичные для выпивших мужчин, – ещё могу любить и даже больше! – (Рубен кричал, краснее став и толще.) – Могу кормить и содержать семью...» И, краба зацепив очковой дужкой, в глубоком размышлении над кружкой и столика пивного на краю застыл Рубен. Молчала рядом Сюзи, прекрасные глаза ночные сузив. Потом сказала: «Мне пора идти. Не надо провожать, Рубен. Прости». Её семья, армяне и славяне, уехала когда-то из Баку. «Ещё увидим что-то на веку, – шутил отец, – когда сотрём все грани». Он много пил. Пил водку, не вино, оправдываясь тем, что, мол, сапожник, и грозно погружал себя на дно, колебля шило, как толпа – треножник. Всю прелесть Закавказья и Руси в себя впитала юная Сюзанна. Ей слал цветы беглец из Тегерана, владевший доброй дюжиной такси. О ней мечтал родившийся в Нью-Йорке хозяин казино «Нью-Йорк, Нью-Йорк»... Да что там говорить – такие волки, что наш Рубен вздохнул и приумолк. Предельно ясно всё – как на экране. В конце концов, Рубен не враг Сюзанне. Она душою вся была в Москве (хоть грешным телом тяготела к персам), но г о л о в а н а м д р у г. А в голове – сплошной Нью-Йорк. Всё остальное – ... с ним. 6 Вот свадьба и счастливая чета. Рубен был после водки и джакузи. В бразильских звёздах[3] вся сияла Сюзи – его американская мечта. Ни тостов, ни речей Рубен не слушал, а вёл себя, скорее, как маньяк: на водку налегал и на коньяк да груды овощные грозно рушил. К несчастью, он тогда мне позвонил – со свадьбы этой, прямо из «Нью-Йорка» – и тут же выпил, трижды крикнул «Горько!»... ... и cellar phone[4] в жаркое уронил. Под огненными зёрнами граната немедля попритихли шашлыки. Набычились говяжьи языки в орнаментах горошка и шпината. Рубена осудили, побледнев, рулет мясной и бастурма мясная; и пышные ацханы[5], восседая в глубоких блюдах, выразили гнев. Пудовые форели из Севана задвигали зрачками как-то странно и медленно, для пущей остроты, сомкнули размороженные рты. Они сожрали бы Рубена с хрустом, да роль у них не та. Как свет из тьмы, по листьям виноградным и капустным струился драгоценный фарш толмы[6]. И словно все продукты в этом зале сошлись в одном и, не жалея сил, съедобными телами восклицали: «Подумайте! В жаркое уронил!!! Его готовят повара с любовью на радость вашим чувствам и здоровью!..» Рубен стоял, как вымокшая моль. Ему казалось, что копилась боль, где в луке, масле и кристаллах соли слезились горки розовой фасоли. И вот уже чуть видимая мгла на все на эти кушанья легла, свободно распластавшись на цыплятах с подливами и на молодцеватых фазанчиках с добавкою вина, а также на гусях, пеструшках, на прожаренных аж до слюны тжвжиках[7]. Рубен глядел на маленьких врагов, с укропом, под петрушкой, в базиликах, – от вырезок до отварных мозгов. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Горячий соус брызнул на таксидо, сосед вскочил со стула, заорал, Рубен в ответ зацвёл, как минерал, и чуть было не началась коррида среди ацханов, шашлыков, толмы, среди форелей, спаржи и тжвжиков, но... дабы не смущать ничьи умы и в утке вилкой дырок понатыкав, Рубен сказал: «Прошу меня простить», невесту в щёчку чмокнул и – фьюить, исчез в ночи на старом мотоцикле. Когда коньяк и страсти поутихли, но лишь покалывал обиды жар, он вдруг увидел свой родной бульвар, подобный ядовитому анчару. Летел Рубен, как мушка, по бульвару. Клубились кучевые облака. Над крышей сувенирного ларька висит луна, как детское корыто. Зелёным светом улица залита. ---------------------------------------------- [1] Вы знаете (англ.). [2] Фрэнк Ллойд Райт (1867 – 1959), один из величайших архитекторов двадцатого века, автор проекта знаменитого Barnsdall House. [3] Бразильские звёзды – старинное русское словосочетание, означающее бриллианты. [4] Сотовый телефон (англ.). [5] Ацхан по-армянски – салат. [6] Толма – армянское название долмы. [7] Тжвжик – блюдо из бараньих внутренностей, репчатого лука и томата-пюре, посыпанных солью, перцем и зеленью петрушки.