|
|
* * *
Мы – дилетанты вечных рифм,
бежим от грусти голых строчек,
мы многоточьями сорим,
забыв о царственности точек.
Мы первопутки старых фраз,
мы тени вечных откровений.
Знак восклицанья – это фрак,
надетый на обломок тени.
* * *
Мне на ладонь упала туча.
Не та, что виснет в непогоду,
а та, что пятнышком чернеет
над временем потерь и слёз.
Мне на ладонь упал осколок,
большой звезды осколок мелкий,
он ослепил меня, как солнце,
а тучу тут же испарил.
Мне облизал ладошку ветер,
тот, что приносит перемены,
как леденец, звезды осколок
растаял в пасти у него.
И снова туча упадала,
за нею вновь осколок солнца
и тут же ветер… Я устала
Свою ладошку подставлять
и быстро спрятала в кармане,
а там наткнулась на обломок
звезды и обожгла им пальцы.
Ожог – моей судьбы следы.
ВОПРОС
Кто мне преподнесёт мои года
в той упаковке, что плотней тумана,
чтоб я могла о прошлом погадать,
выбрасывая мелочь из кармана?
И каждый год звеня, как тот пятак,
что покатился по булыжной глади,
оплатит жизнь, прожитую не так,
да я ещё останусь и в накладе.
Кто мне преподнесёт мои мечты,
потерянные в вечности полёта?
Как кошка, трусь я о лучи звезды,
и воздух застряёт надолго в лёгких.
Кто мне?
А я кому?
Чем не вопрос?!
Пожалуй, это слышала я где-то?
Ну кто подарит мне такой вопрос,
чтоб я всю жизнь не мучилась с ответом?
ФРАНЦУЗСКИЙ БУЛЬВАР
Прижался к морю мой бульвар,
ворча, что стал уже он стар.
А дождь гулял по мостовой
и, сотворивши волшебство,
он все морщины сосчитал…
И выдал сальдо,
что не стар.
БЫЛ ДЕНЬ СУДЬБЫ
Был день судьбы на плёнку жизни снят.
Был первый стон, сомненья тоже были.
Вкрапленья темноты на карте дня.
Ветра сквозь пустоту, сквозь нас навылет.
Был мнений гул и тишины разгул.
А счастье? убегая, огрызалось.
Вздыхало солнце: «Больше не могу».
И потускневшим всем оно казалось.
Был день судьбы, но мы не знали чьей.
Тогда на паперть вытащили память.
Был день уже потушенных свечей.
Был день судьбы, но был, увы, не с нами.
* * *
Век позолоченный ушёл,
ушёл за ним посеребрённый,
разлив в бокалы, как крюшон,
таланты.
И бесцеремонно
вдруг стали пениться года,
хмелеть праправнуки желаний,
купаться стала борода
в напитке горько-пряной дряни.
И не оспоренный карт-бланш
ушедших дней чуть-чуть картавил,
и стал реалией реванш…
Корабль – век застрял бортами
вновь в суматохе тех судеб,
чей пепел по сердцам развеян,
чтоб оправдали на Суде,
пред коим мы благоговеем.
ПАРИЖСКОЕ ПРИЧАСТИЕ
1
Лестница сползала сверху вниз,
жалила меня моим желаньем
плюнуть на поездку в Шамани
и оставить горы без вниманья.
Зазывают горы в небеса…
Только Лувр колдует откровенно.
От него ли принято плясать,
чтоб понять Парижа откровенья,
чтоб, вдыхая запахи интриг,
примерять улыбку Моны Лизы?
Только Лувр ещё не весь Париж
и его мне не понятен вызов.
Я взгрустну с надеждой на паях,
ей не обещая ожиданья.
Лестница – парижская змея,
заползла зачем в мои желанья?
2
В Париже, в закоулочке
гулял со мной январь.
А облака, как булочки
надкушенные. Два
дня бегом по городу,
как страшно не успеть
туда, где мысли гордые
вновь оставляют медь.
От любопытства радуга
по окнам расползлась
и вышло семиравенство
сокрытое от зла.
И вышло семизначие
Парижа и людей:
семь раз мы обозначили
маршруты по звезде.
На эмигрантском выдохе
был вознесён Париж.
Наверно, слёзы высохли
(я заключу пари)
не сразу. Впрочем счастие
приходит к тем, кто смел…
Парижское причастие
в противовес зиме
улыбкою Амурского,
любовью расцвело,
словами, что как музыка
обволокли теплом.
А ритмы дня меняются:
от суеты сует
дорога в небо тянется.
А с неба дождь. Ан нет!
Тот дождь не стал помехою,
улыбки на лице
не смыл. И люди бегали,
где триединый центр,
где жизни средоточие
и духа и ума.
Что ж ставит многоточие
Парижская зима.
* * *
Душа моя, твой бесконечен груз
и шаг туда, где жизни продолженье.
Безжалостную времени игру
я представляю как теней сложенье.
Душа моя, расправься и лети!
Балластом будет боль моя и страхи,
прощанья миг и слов моих утиль,
причудливый узор рубцов на плахе.
Душа моя, приветствуй тишину,
открой её в своём непостоянстве
и ощути безжалость и вину
в движеньи губ к холодности фаянса.
Дарована ли чаша новым днём?
В неё ли собирались злые слёзы?
Души простор!
Нет больше смысла в нём.
Хотя бы боль не стань апофеозом
* * *
Был вечер одинокий у свечи,
её уже давно не зажигали,
а мысли наши, словно палачи,
казнили нас, разлукою пугали.
Сползали тени с люстры на паркет,
когда такси к парадной подъезжало.
А сигарета в длинном мундштуке
жгла тени раскалённым длинным жалом.
Два сердца заполняли тишину,
пытаясь оторваться от печали,
гоняя кровь, похожую на хну,
они воспоминаньями стучали.
* * *
Белле Ахмадулиной
Пыльца на тонких пальцах смысла
для тихих бабочек ночных,
где улыбаются лучисто
все недосмотренные сны.
И там, где тень от каждой буквы
и непримятая трава,
играют гусеницы в куклы,
с листвой играются слова.
И там летают опыленны
цветы,
исчёрканы листы,
с бездомной радостью,
бездонной
и с ощущеньем высоты.
ДЛИННЫЙ ДЕНЬ
Всепоглощающая лень.
Размякли тени на диване,
ленился мой рабочий день.
Резвился свет,
забравшись в грани
стакана. Ой как соблазнял
вино попробовать сухое.
Ленивый день вино менял
на настроение плохое
и расплескать вино хотел
по нашим глоткам, как предатель.
Стакан холодный запотел,
ленивый день – изобретатель
понапридумывал слова,
чтоб оправдать и лень, и грани.
Легко кружилась голова,
я растянулась на диване
и натянула свою лень
до самых глаз, как одеяло.
Пришел бездельник длинный день,
пришел, хоть я его не звала.
СУДЬБЫ
Делили век между собою
пять судеб древа одного….
Одна судьба была вдовою,
другая сберегла его….
А третья высохшие слёзы
считала собственно судьбой.
Четвёртая хранила розы…
А пятая была собой.
ПОДРУГА ЛЕТА
Ты тот мужчина, который меня ведет по пляжу,
а я, босая, и ощущаю песчинки даже.
А солнце спит, искупавшись в море,
за морем где-то,
а эта ночь не моя подруга – подруга лета.
Ты тот мужчина, который меня простит однажды.
Ласкают ночью на пляже волны песок отважно.
Ласкает губы мои улыбка и ночь ласкает.
Ты тот мужчина, который меня не отпускает.
Ты тот мужчина, который меня разбудит ночью,
Дорога к морю как тени станет опять короче.
Проснётся солнце, глаза откроет за морем где-то.
А эта ночь не моя подруга – подруга лета.
Ты тот мужчина, который меня ведет по пляжу,
А я, босая, и ощущаю песчинки даже.
А солнце спит, искупавшись в море,
за морем где-то,
А эта ночь не моя подруга – подруга лета.
* * *
Я инстинкт одиночества в стае
до конца никогда не пойму.
Оторвавшись от слуг и хозяев
я тащу за собою суму.
Не прощая себе невезенье
и себя же за это любя,
я тащу за собою сомненья,
я тащу за собою себя.
* * *
Ищите суть в саду тревог,
чуть приоткрыв другим калитку.
Как жаль, вам не понятен Бог,
как жаль, душа у вас – улитка.
Зачем вы прячете её
в скорлупке собственной печали?
Скорлупку кто-то разобьёт,
хоть вы ему: «Не тронь!» кричали.
И в трещины проникнет день
и обнаружатся потери,
а вы швырнёте их в людей
комком бездумного неверья.
ФОНТАНЫ РИМА
Фонтаны Рима!
А над ними
как облака
висят века.
Но их сокроет чей-то снимок
под пеленой дождевика.
Воспоминанья как дождинки
стучат о памяти разрыв:
то вальс бостон, то ритм лезгинки,
то непонятных звуков взрыв.
И брошен мной для возвращенья
в фонтаны римские пятак.
А время словно старый лак
(опять во имя возвращенья)
стирает память.
БЫЛОЕ СТРАННОЕ
Михаилу Таничу
А супчик с хлебушком.
А где ж та девушка,
что будет борщ с мяском
потом варить?
Былое странное,
а юность рваная
словами важными могла сорить.
Ну вот, спасибочко!
Ничья улыбочка,
три лычки верные –
залог судьбы.
Былое странное,
а юность рваная
отменной жрачкою могла бы быть.
Как было голодно,
как было молодо!
И нет копеечки
вина купить.
Былое странное,
а юность рваная
монетой звонкою могла бы быть.
РАДУНИЦА
Давно ли могила просела
и камнем покрыли ее?
Я просто на камень присела
и слушала сердце свое.
В сторонке большая ворона
следила за мной, как всегда
(спустившись с высокого трона,
печаль прилетела сюда).
Слезами замешано тесто:
на камне лежат пирожки.
Печаль здесь, поверьте, уместна,
а кушать совсем не с руки.
Беззвучно душа разрыдалась,
бес слезно рыдала печаль.
Я папе стихи прочитала,
а папа в ответ промолчал.
ИЗ ОДЕССЫ В ЙОХАННЕСБУРГ
Мы тащили попеременно
за собою судьбу и сны
те, что снились обыкновенно
под конец каждой быстрой весны…
Вновь весна началась недавно,
да, весна началась вчера.
Из проверенных нами данных,
заглянула к нам в гости с утра.
Расшалилась – и нет сезона,
мы вдогонку – сезона нет.
Вот, смотрите, желтеют газоны…
Неужели конец весне?
Ну и пусть, ну и ладно, весною
мы уже насладились слегка.
Обозвали такою сякою
и спустили судьбу с молотка.
И упали по меридиану
из Одессы в Йоханнесбург,
оцарапав себя о страны,
протащивши сквозь них судьбу.
ДОРОГА В ХРАМ
Есть сто дорог вокруг церквей.
И лишь одна тропинка в Храм.
Печаль и радость – песни две
одной судьбы. От старых ран
душа и стонет и вопит.
О, Боже, дай и ей покой!
По ста дорогам водит гид,
но в Храм идти, увы, самой.
Есть сто дорог вокруг церквей,
но к Господу всего одна.
Я в пояс поклонюсь траве,
что возле Храма сожжена.
Я горсть земли прижму к глазам,
прощая тех, кто землю жёг.
Одна тропинка, как слеза,
залечит на земле ожог.
ДИАЛОГИ НА ВЫДОХЕ
1
От поэтессы до поэта
всплакнули сорок две строки.
Из осени спешила в лето
сквозь рифмы – зыбкие пески
та, что была, как я прохожей.
Она ушла, а мне здесь жить.
Мы с ней ещё чуть-чуть похожи…
Мы свято верим в миражи.
От поэтессы до поэта…
– А впрочем, мне ль не всё равно:
обёрткой быть или конфетой?
Конфет сейчас полным-полно.
ВОСЕМЬ
Мои мечты сожгли два года.
Я пепел сыпала на раны.
Мне не понять прогноз погоды
ещё не поздно и не рано.
Мои мечты сожгли сомненья.
Тушила я пожар слезами.
Тревога стала вечной тенью,
глядящей умными глазами.
Я время стригла, словно косы,
пока пыталась быть богатой.
И жизнь моя, как цифра восемь,
где перетяжечка – расплата.
Мне заплатили за сомненья
минуты, ставшие часами,
чтобы тревога стала тенью,
глядящей умными глазами.
Я развернула цифру восемь
Ш<П°
|
|
