Антон Нестеров

 
   

 
    Немного о У.Х. Одене

С детства мы помним историю Икара – сына, нарушившего волю мудрого отца и поднявшегося к Солнцу на восковых крыльях. Солнечный жар растопил воск, и юноша упал в море. Мы привыкли видеть в Икаре символ дерзновенной мечты человечества – взлететь в небо. Но один человек увидел эту историю иначе. Вернее, увидел так, как ее нарисовал до него другой:

В “Икаре” Брейгеля, в гибельный миг,
Все равнодушны, пахарь – словно незрячий:
Наверно, он слышал всплеск и отчаянный крик,
Но для него это не было смертельной неудачей, –
Под солнцем белели ноги, уходя в зеленое лоно
Воды, а изящный корабль, с которого не могли
Не видеть, как мальчик падает с небосклона,
Был занят плаваньем,
                   все дальше уплывал от земли…
                                                         (Пер.П.Грушко)

Зло – но и чудо – совершается рядом с нами, мы же остаемся к нему равнодушны и слепы, мы не впускаем его в свое сознание, думая, что нас это не касается. Человек, увидевший это, – английский поэт Уистан Хью Оден. Последний английский поэт, о котором с полным правом можно сказать – “великий”.

Строки оденовских стихов, как и его оброненные по какому-то почти случайному поводу фразы, оседают в памяти отточенными формулами, вроде: “На этой земле мы затем, чтобы творить добро другим. Зачем здесь другие, я не знаю”, или “Искусство – основной доступный нам способ преломить хлеб с умершими”. Эти формулы звучат парадоксально потому, что одновременно поражают своей очевидностью – так, что хочется воскликнуть: “конечно, а как же иначе?” – и вызывают оторопь: “почему же мы раньше этого не знали?”. Многие стихотворения Одена поражают именно своей детской простотой, как, например, его “Эпитафия тирану”:

Вся его жизнь была отмечена стремлением к совершенству.  
Поборник простой поэзии – он-таки привил ее,
 
Знал глупость людскую, как собственное белье,
 
Твердо верил: за флот и армию он прежде всего в ответе;
Когда он смеялся, седые сенаторы познавали в смехе блаженство,
А когда плакал, падали замертво резвившиеся на улице дети.

                     (Там, где это специально не оговорено, перевод А.Нестерова)

Неброский – и страшный текст, где нет ни риторики, ни обличений, нет форсирования голоса – и тем жутче звучит последняя строчка в ее неожиданной обыденности. Нужен редкий дар, чтобы решиться напрямую писать о простых, главных вещах.

Уистан Хью Оден, третий сын провинциального врача Джорджа А. Одена и дипломированной медсестры Констанции Р. Оден (в девичестве Бикнелл) родился 21 февраля 1907. Вспоминая родителей, Оден замечал, что отец был человеком добродушным и легким, тогда как мать отличалась основательностью и даже некоторой деспотичностью. Практика отца была не очень велика. Вообще, брак, в котором врач женится на работающей с ним медсестре, был в те годы не вполне типичен для Англии, все еще сохранявшей малейшие нюансы классовой иерархии, и за плечами родителей будущего поэта стояла своего рода “история”. Несомненно, главную роль в этой истории сыграла мать. Через год после рождения Уистана семья из довольно идиллического Йорка переехала в промышленный Бирмингем. Индустриальные пейзажи пораженных кризисом шахтерских районов с их выработанными и брошенными шахтами, железнодорожными ветками, ведущими в пустоту: заводик или фабрика, к которым те служили подъездными путями, давно снесены, – потом вновь и вновь будут возникать в юношеских стихах Одена. Он любил бродить по пустошам, собирать образцы местных минералов – геология и минералогия были едва ли не главными его увлечениями в школьные годы, – сказывалось влияние отца. Казалось, юноша намерен заниматься если не медициной, то естественными науками… Но как-то друг-одноклассник, Роберт Медли, невзначай спросил Одена, пишет ли тот стихи. “Нет? А надо бы писать.” Оден принимается методично писать стихи, по три стихотворения в неделю. Одно из них в том же году будет напечатано в издаваемом на средства школы журнале, правда, без подписи. Журнал Даремской школы отличался литературным качеством – и для начала это было неплохо. Знал ли Роберт Медли, чему он дал толчок? При поступлении в Оксфорд Одена спросили, чем он собирается заниматься после окончания колледжа. “Я собираюсь быть поэтом”, – ответил тот. – “Тогда, наверно, Вам следовало бы прослушать курс английской литературы.” – “Вы не поняли: я собираюсь быть Великим Поэтом”, – возразил Оден.

Первые два года в Оксфорде он занимался в основном естественнонаучными дисциплинами, политологией, экономикой и философией. Всерьез и глубоко увлекся психоанализом Фрейда, Марксом. Стивен Спендер, известный английский писатель и один из оксфордских друзей Одена, изобразил его в автобиографическом романе “Храм” под именем Саймона Уилмота: “Уилмот знал все на свете о фрейдистских комплексах вины в себе и других – комплексов, которые, как он настаивал, следует преодолевать с помощью отмены запретов. Человека нельзя подавлять… За пределами своего колледжа Уилмот снискал себе репутацию чудаковатого “гения”. С ним дружили поэты всего университета. Они ходили к нему в гости поодиночке, по предварительной договоренности. Уилмот, имевший жутко неряшливый вид, страшно неаккуратный в обращении с книгами и бумагами, дорожил, тем не менее, каждой секундой своего драгоценного времени” (Перев. В.Когана). Незадолго перед окончанием колледжа Оден посылает подборку своих стихотворений Т.С.Элиоту, однако мэтр вежливо отказывает молодому поэту в публикации его книги под респектабельной маркой издательства “Фабер и Фабер”. Тогда первый сборник – в количестве 45 экземпляров – был вручную издан в 1928 г. Стивеном Спендером. Сборник получился довольно мрачным. Апокалиптические картины разрушенных городов, романтический анархизм, не всегда понятные читателю ассоциации, укорененные в сугубо личном опыте самого поэта, который он не считал нужным ни комментировать, ни как-то прояснять, – все это заставило Одена отказаться потом от большей части стихов, вошедших в книгу, и никогда их при жизни не перепечатывать. Но сама суховатая, избегающая всякой патетики интонация, характерная для Одена на протяжении всей его поэтической карьеры, присутствовала уже и в этой книжке. Что до “понятности” текстов… Уже будучи зрелым поэтом, Оден заметил: “Прежде, чем жаловаться на то, что современная поэзия “темна для понимания”, читателям следовало бы заглянуть в собственное сознание и задаться вопросом, а так ли часто и так ли глубоко случалось им действительно разделить с другими людьми какой-либо опыт”.

В качестве подарка на окончание колледжа Оден получает от отца небольшую сумму денег, которой, однако, достаточно, чтобы с год прожить за границей, – и отправляется в Германию, где позже к нему присоединяются Стивен Спендер и Кристофер Ишервуд. Это было своего рода бегство из лицемерной Англии, где слишком многое находилось под запретом. Спендер в уже упоминавшемся романе “Храм” вспоминает, как накануне своего отъезда Ишервуд жаловался, что в Англии запрещен “Улисс”, а на выставке Д.Г.Лоуренса, открывшейся как раз перед отъездом друзей в Берлин, в первый же день несколько “слишком вольных” картин были сняты со стен по распоряжению Лондонского магистрата. Но своего рода “последней каплей” была заметка в “Миррор” об аресте женщиной-полицейской некого купальщика за оскорбление общественных нравов. Блюстительница порядка с береговой скалы узрела (в бинокль!), что, отплыв от берега, мужчина снял в воде плавки. Едва он вновь вышел на берег (в плавках), как тут же был арестован ретивой дамой. Германия же времен Веймарской республики была самой свободной страной в Европе. Какой-то сколок той Германии запечатлелся в “сиринских” вещах Набокова, может быть, больше всего в рассказах из сборника “Возвращение Чорба”. Что-то можно почувствовать в самых ранних пьесах Брехта (с которым Оден сдружился – и считал, что многим Брехту обязан), в немецком экспрессионизме. Что-то из этой атмосферы передано в фильме “Кабаре”, в основу которого лег роман Ишервуда “Прощай, Берлин”, написанный по следам той самой германской поездки трех друзей.

По возвращении в Англию Оден зарабатывает на жизнь преподаванием: сперва в Лондоне, потом в Геленсборо, в Шотландии. В середине 1930 г. в редактируемом Элиотом журнале “Критерион” публикуется “По обе стороны” – вещь, жанр которой сам Оден определил как “Рождественская шарада”. В конце же года в издательстве “Фабер и Фабер” выходит первый “официальный” сборник Одена. Прошло совсем немного времени – и поколение поэтов, вошедших в литературу в 30-ые годы, стали называть “поколением Одена”. Эти молодые люди были лишь десятилетием младше тех, кто благодаря Хемингуэю (и Гертруде Стайн) получили имя “потерянного поколения”. “Потерянные” прошли Первую мировую войну, вернее, помимо своей воли, они были брошены в ее мясорубку, чтобы вынести из этого опыта абсолютное недоверие к обществу и убеждение, что рассчитывать можно лишь на себя да пару-тройку друзей. Но этот военный опыт также давал им возможность предъявить обществу некий счет, который оно не могло проигнорировать, понимая, что у этих молодых людей есть основания для того, чтобы пренебрегать устоями. Авторы же “поколения Одена” обречены были говорить с позиции “университетских умников”. Поколению “потерянных” готовы были верить на слово – сама судьба позаботилась о “кредите доверия” для них. “Поколению тридцатых приходилось продумывать и доказывать свое credo по всем пунктам – неизбежная судьба для всякого “поколения промежутка”. “Поколение Одена” чувствовало себя попавшим в ловушку истории, искало выход в действии, но вместо того было обречено на рефлексию. Отсюда – “тотальное чувство истории” в поэзии Одена. Он просто одержим историей – это одержимость человека, чувствующего свою неотделимость от всего, что происходит, – и неизбежно ответственного за это происходящее, но понимающего свое бессилие что-либо изменить. В элегии “Памяти У.Б.Йейтса”, написанной в 1939 г. (и позже послужившей Иосифу Бродскому моделью для стихотворения “На смерть Т.С.Элиота”), Оден с горечью скажет:

Поэзия ничто не изменяет; поэзия живет
В долинах слов своих; практические люди
Ею не озабочены; течет она, чиста
От ранчо одиночеств и сумятиц
До стылых городов, где веруем и умираем мы,
И выживает. Сама – событье и сама – уста.
                                                       (Пер. А.Эппеля)

Тридцатые были для Одена временем своеобразных метаний. Проработав три года тьютором, а потом преподавателем в частном колледже, в середине 30-ых гг. он заключает контракт с небольшой киностудией, для которой пишет сценарии документальных фильмов, что дает ему возможность путешествовать. В 1935 году выходит первый фильм из этой серии – “Ночная почта” – в него, среди прочего, включены несколько песен Бенджамена Бриттена, написанных на стихи Одена. (Сотрудничество с Бриттеном растянулось на много лет: позже Бриттеном был написан вокальный цикл “Наши отцы, охотившиеся на холмах” на оденовские стихи, а в Америке Оден по просьбе Бриттена писал либретто для оперы “Поль Баньян”, 1941.) В том же 1935-м году Оден женится на дочери писателя Томаса Манна, актрисе Эрике Манн. Большинство биографов Одена склонны считать этот альянс “браком по расчету”: обретая английское подданство, Эрика могла выехать из нацистской Германии. Действительно, большую часть времени супруги жили раздельно, но связь между ними была все-таки значительно глубже чисто прагматических соображений: заметим лишь, что сборник стихов Одена “Оглянись, странник”, вышедший в 1936 г., посвящен Эрике. Летом 1936 г. поэт уезжает собирать материалы для фильма об Исландии. Этот проект был тем более интересен для Одена, что, согласно семейным преданиям, у него в роду были исландцы. В подготовке сценария принял участие друг Одена по Оксфорду, поэт Луис Макнис. Позже собранный материал перерос в книгу “Письма из Исландии”. Много и охотно Оден работает и в соавторстве с Ишервудом – ими написаны три пьесы.

В 1937 году Оден отправляется добровольцем в Испанию, в качестве водителя машины санитарного батальона. Характерный выбор: в отличие от Джорджа Оруэлла, приехавшего в Испанию сражаться на поле боя, или Хемингуэя, отправившегося туда, чтобы писать репортажи о войне, – Оден, приняв участие в военном конфликте, видел свою роль не в том, чтобы убивать, но в том, чтобы спасать жизнь.

Одену пришлось стать свидетелем агонии республиканской Испании, причем агонии, подзвученной трескучими фразами политических демагогов, разглагольствоваших о свободе, но не способных за эту свободу сражаться, агонии, сопровождавшейся грызней коммунистов, социалистов и анархистов…

Все эти впечатления выкристаллизовались потом в стихотворение “Испания”, написанное после падения Барселоны и заканчивающееся строками, наполненными одновременно горечью и стоическим приятием происшедшего:

Мы оставлены один на один с этим нынешним днем, время уходит,
а у Истории для проигравших
может найтись “увы” – но им нечего ждать от нее поддержки
                                                                                      или прощенья.
 
Левые идеалы дали трещину.
Позже, уже в зрелые годы, переосмыслив опыт юности, Оден найдет иные объяснения испанскому опыту, осознав, что:
 
Учебники нам лгали от и до.
В истории, которой мы учились,
гордиться нечем,

вся она, какая есть –
творение убийц, живущих в нас:
Благо пребывает вне времен
                               (Археология)

Оден еще пытается реанимировать свои левые убеждения, отправившись с Ишервудом в охваченный войной Китай – надеясь, что “свет с Востока” поможет преодолеть кризис, пережитый на Западе. Результатом поездки стала книга очерков “Путешествие на войну”. Вернувшись на родину, Оден стал чувствовать, что задыхается в Англии; мирок лондонских литературных дрязг был слишком тесен для того, кто видел настоящую боль и отчаянье. В январе 1939 г. Оден с Ишервудом отплывают в Америку. След за кормой трансатлантического лайнера стал чертой, разделившей жизнь Одена надвое. В Англию поэт вернулся только в конце жизни. Многие соотечественники так никогда и не простили ему этого отъезда – в их глазах тот выглядел бегством от опасности, бегством от грядущей войны. Но заметим только, что в начале 1939 г. именно те, кто потом обвиняли Одена в том, будто он предпочел уклониться от вызова времени, менее всего верили, что война все-таки начнется. 1 сентября 1939 года застало врасплох всех. Но Оден был одним из немногих, кто в самый момент объявления войны нашел в себе мужество не прятаться за громкие фразы, а признать как свою растерянность, так и ответственность. Его стихотворение, в само название которого вынесена фатальная дата, – уникальный документ, что-то вроде моментальной фотографии, фиксирующей состояние человека, застигнутого в момент катастрофы, – и вопреки испугу пытающегося осознать, что же было причиной бедствия, и предупредить окружающих о том, как им еще можно спастись. Стихотворение начинается признанием собственной растерянности перед лицом происшедшего и горьким приговором всей эпохе 30-ых, названных “бесчестным десятилетием”:

Я сижу в ресторанчике
На Пятьдесят Второй
Улице, в тусклом свете
Гибнут надежды умников
Бесчестного десятилетия:
Волны злобы и страха
Плывут над светлой землей,
Над затемненной землей,
Поглощая частные жизни…
                     (Пер. А.Сергеева)

Оден относит к обвиняемым и себя, он сам – один из умников, которые не смогли предотвратить горький итог. Стихотворение развертывается дальше и дальше – так врач, описав внешние симптомы болезни, пытается установить ее анамнез. И причина войны не в дурной политике и бесчестности политиканов. Они – в самом порядке вещей, при котором:

То, что безумный Нижинский
О Дягилеве сказал,
В общем верно для всех:
Каждое существо
Хочет не всех любить,
Скорее, наоборот, –
Чтобы все любили его.
                        (Пер. А.Сергеева)

А то, с чем остается поэт, – та сердцевина событий, которая открывается на сломе эпох:

… Нет никаких Государств.
В одиночку не уцелеть.
Горе сравняло всех.
Выбор у нас один:
Любить или умереть.
                          (Пер. А.Сергеева)

Комментируя в одной из лекций для американских студентов это стихотворение, Иосиф Бродский пояснял: “истинное значение последней строчки было, конечно: “Мы обречены любить друг друга или убивать”. Или же: “Скоро мы будем убивать друг друга”. В конце концов, единственное, что у него было – голос, и голос этот не был услышан, или к нему не прислушались – и дальше последовало именно то, что он и предсказывал – истребление.”

Сам Оден, пересматривая в конце жизни написанное – и заново редактируя многие тексты (примерно так, как сделал это в свое время с ранними стихотворениями Пастернак), счел строфу про “любить или умереть” фальшивой и трескучей: “Умереть нам придется в любом случае,” – заметил поэт, – и исключил “1 сентября 1939 года” из итогового собрания. И все же душеприказчик Одена, Эдвард Мендельсон, нарушил его волю и включил стихотворение в посмертный том. Возможно, потому, что уловил в этой формуле Одена еще один подтекст, существовавший для поэта, когда он писал стихотворение, но позже им забытый. “Любить или умереть” – своего рода парафраза ставшего знаменитым лозунга республиканцев, защищавших Барселону: “Свобода или смерть!”. И здесь тот мостик, который связывает глубокое христианство зрелого Одена с его ранними левыми воззрениями, увлечением Марксом, поисками социальной справедливости. Всю жизнь он искал одного – свободы человека. Но чем глубже он погружался в поиск, тем яснее осознавал, что единственное, что может дать свободу – любовь.

Начало 40-ых годов – едва ли не самый плодотворный период Одена. В 1940 г. выходит лучший, наверное, его сборник: “Иное время”, большая часть оденовских стихов, включаемых в антологии вроде “Поэты века”, – из этой книги. Поразителен жанровый диапазон этой книги: здесь были и сюжетные баллады, и элегии, язвительные политические сатиры, и стилизованные под английскую барочную поэзию философские стихотворения, и даже блюзы: “Блюз беженцев” и пронзительный “Траурный блюз”. Поэты-современники с завистью говорили, что нет такой поэтической формы, с которой Оден не мог бы справиться с блеском и легкостью. Ощущение собственной силы толкает Одена на сложнейшие эксперименты: он пишет “Море и зеркало. Комментарий к “Буре” Шекспира” (1944) – аллегорическую поэму с элементами оперы и драмы, истолковывающую шекспировскую пьесу в свете христианской мистики, и в том же году появляется его рождественская оратория “На Бытие Времени”. В 1948 году он публикует философский диалог “Время тревог”, написанный древними англо-саксонскими размерами (за это произведение он получает Пулитцеровскую премию 1948 г. – и это единственная крупная литературная премия, присужденная Одену). Параллельно Оден занят преподаванием литературы в различных университетах. (В 2001 г. один из студентов Одена, а позже – личный секретарь поэта, Алан Ансен, издал восстановленые по конспектам слушателей лекции по литературе, читанные Оденом в Нью-Йорке в 1946 – 1947 гг.) Любивший повторять, что “право называться литературным критиком имеет лишь тот, кто способен вести непринужденный разговор о книгах”, Оден после каждой лекции уничтожал свои заметки. Узнав об этом, Т.С.Элиот с грустью заметил, что университетские занятия вредны для поэта: “Нельзя все время что-то объяснять и выступать в роли проповедника – это слишком изнашивает”. Но Оден относился к своей роли поэта иначе, чем старшее поколения поэтов-модернистов, и настойчиво подчеркивал, что если “Марианну Мур или Эзру Паунда можно назвать первопроходцами современной поэзии, то сам он – ее колонист”, и подчинялся иному кодексу поведения. В конце 40-ых – начале 50-ых Оден публикует несколько христианских притч, написанных в духе К.С.Льюиса или Г.К.Честертона: “Валаам и его ослица”, “Грешный викарий”, “Послание Сыну Божиею”.

Вместе с Честером Каллманом, с которым он познакомился в Америке почти сразу после приезда и который стал одним из самых близких ему людей, Оден пишет ряд оперных либретто. Кроме “Похождений повесы” (1951) для Стравинского, ими написаны еще и “Элегия для молодых влюбленных” (1961), “Бассариды” (1966), для немецкого композитора Ханса Вернера Хенце. Продолжает Оден сотрудничество с Бенджаменом Бриттеном, положившим на музыку “Гимн св. Цецилии” и использовавшим стихи Одена в “Весенней симфонии” (1949).

При этом регулярно, с интервалом в 3 – 5 лет, выходят новые поэтические сборники Одена: “Ноны” (1951), “Щит Ахилла” (1955), “Оммаж Клио” (1960)… В 1958 г. Оден приобретает небольшой дом в австрийской деревушке Кирхштеттен, где проводит, часто вместе с Честером Каллманом, время, свободное от преподавания в Америке. Сборник стихов “О моем доме” (1965) построен как последовательность описаний комнат этого дома, видов из окон, связанных с домом ассоциаций. Жители деревушки по-своему почтили Одена: улицу, на которой стоял этот дом, переименовали в честь поэта. Хотя, возможно, поступая так, они больше руководствовались практическими соображениями, чем пиететом к великому человеку: к Одену приезжало множество людей со всего света, а объяснять иностранцам, как найти нужный им дом... Проще переименовать улицу… Одним из гостей этого дома был Иосиф Бродский, для которого Оден очень многое сделал. Он помог высланному из Советского Союза поэту войти в новую литературную среду: написал предисловие к первой английской книге Бродского, добился для него приглашения – сразу после высылки – на ряд поэтических фестивалей в Европе, порекомендовал почти неизвестного в Америке поэта своему литературному агенту и даже вызвался его переводить. Бродский – что делает ему честь – отказался: “Кто я такой, чтобы меня переводил Оден?” Но Бродский многим обязан Одену и в собственно поэтической сфере, он усердно учился мастерству у английского поэта – и никогда не упускал случая выразить свою благодарность. Бродский упомянул Одена в Нобелевской лекции, постоянно возвращался к нему в своих интервью, читал лекции о его стихах и посвятил его памяти эссе “Поклониться тени”. В финале этого эссе Бродский вспоминает, как в последний раз видел Одена в доме Стивена Спендера в 1973 г.: “Поскольку стул был слишком низким, хозяйка дома подложила под него два растрепанных тома Оксфордского словаря. Я подумал тогда, что вижу единственного человека, который имеет право использовать эти тома для сидения” (Перев.Е.Касаткиной ).

А об авторитете Одена в конце его жизни многое говорит сценка в Нью-Йоркском аэропорту, разыгравшаяся, когда Оден навсегда покидал Америку в 1972 г.: здоровье поэта ухудшилось, и ему стало тяжело жить в одиночестве, а оксфордский Корпус Кристи колледж, выпускником которого был Оден, предложил ему место “поэта при колледже”, домик в университетском саду и гарантию того, что, в случае необходимости, за ним будет обеспечен уход. На стойке авиакомпании служащий, прочтя фамилию пассажира на билете, почтительно встал и произнес: “Мистер Оден. Для нас – великая честь, что Вы жили в нашей стране! Да благословит Вас Бог!”

Вернувшись в Европу, Оден продолжает активно выступать с лекциями и чтением стихов. В сентябре 1973 г. он принимает приглашение Венского магистрата выступить в столице Австрии с циклом публичных чтений. Первое из них состоялось 23 сентября. Сохранились фотографии и несколько карандашных портретов Одена во время этого выступления, выполненных художником Антоном Шумичем. Вечером Оден вернулся в гостиницу… Утром горничной не удалось его разбудить: он скончался во сне от сердечного приступа.


См. также:

У.Х. Оден – некоторое количество стихов, по-английски:
http://www.lib.ru/POEZIQ/AUDEN/poems_engl.txt
 
У.Х. Оден. The Table Talk
http://magazines.russ.ru/slo/2001/2/oden.html
 
Иосиф Бродский. Поклониться тени. Пер. Е.Касаткиной/ И. Бродский. Проза и эссе. Основное собрание:
http://www.lib.ru/BRODSKIJ/brodsky_prose.txt
 
Иосиф Бродский об У.Х. Одене в беседах с Соломоном Волковым:
http://www.poezia.ru/master.php?sid=17
 
У.Х. Оден. “Кто есть кто”; “В музее изящных исскуств” в переводах П.Грушко:
http://vestnik.com/issues/2002/0904/koi/leyzerovich.htm

В “бумажном виде”:

У.Х. Оден Собрание стихотворений. (параллельно на русском и английском. Пер. В. Топорова.) СПб, 1997

У.Х. Оден. Чтение. Письмо. Эссе о литературе. М., 1998.

У.Х. Оден Застольные беседы с Аланом Ансеном. (Пер. Г. Шльпякова.) М., 2003.

Поэзия США. (Пер. П. Грушко, А. Сергеева и др.) М., 1982. С. 611 – 621.

Американская поэзия в русских переводах: XIX – XX вв. М., 1983. (Пер. П. Грушко, А. Сергеева и др.) С. 378 – 407.

Английская поэзия в русских переводах: ХХ век. (Пер. П. Грушко, Ю. Левина, В. Топорова и др.)М., 1984. С. 384 – 391.

Суета сует: 500 лет английского афоризма. (Пер. А. Леверганта.) М., 1996. С. 339 – 350.

Бродский И.А. У.Х.Оден: осень 1978 – весна 1983. – В кн.: Волков С. Диалоги с Иосифом Бродским: Литературные биографии. М., 1998

 niw 04.09.03