ГРИГОРИЙ ПОМЕРАНЦ - АНДРЕЙ ЗУБОВ ПЕРЕПИСКА ИЗ ДВУХ КВАРТАЛОВ

Вот картинка, сохраненная Гольденвейзером, из жизни Киева под большевиками за два месяца до того, как отряд Дроздовского пробивался на Дон:

«26 января, когда стихла канонада и в город вступили большевики, и в последующие дни нам было не до спокойных наблюдений и параллелей. Эти первые дни были полны ужаса и крови. Большевики производили систематическое избиение всех, кто имел какую-либо связь с украинской армией и особенно с офицерством... Солдаты и матросы, увешанные пулеметными лентами и ручными гранатами, ходили из дома в дом, производили обыски и уводили военных. Во дворце, где расположился штаб, происходил краткий суд и тут же, в царском саду, — расправа. Тысячи молодых офицеров погибли в эти дни. Погибло также много военных врачей — между ними известный в городе хирург Бочаров... Та же участь постигла доктора Рахлиса, недавно только возвратившегося из австрийского плена... Тогда же был самочинно, гнусно и бессмысленно расстрелян киевский митрополит Владимир... Были случаи вымогательства и шантажа под угрозой расстрела...»^{12 Как прикажете Вы после таких подвигов, причем подвигов принципиальных, поступать с большевиками полковнику Дроздовскому?}

Публичные казни в Ростове? Любая казнь отвратительна, но шла война, и казнь шпиона, приговоренного военно-полевым судом, — дело естественное. Вы сами пишете об этом в воспоминаниях. Иное дело — кровавая мясорубка ЧК, в которой гибли ни в чем не повинные люди. Здесь не просто различие масштаба зверств. Здесь — огромное качественное отличие. Казнь преступников российских законов и убийство этими преступниками невинных людей. Жаль, что А. В. Пешехонов, которого Вы цитируете, этого не понимал.

Никогда ни один из вождей Белого дела не писал ничего подобного ленинскому письму пензенским товарищам от 11 августа 1918 года: «I) Повесить (непременно повесить, дабы народ видел) не меньше 100 заведомых кулаков, богатеев, кровопийц. 2) Опубликовать их имена. 3) Отнять у них весь хлеб. Сделать так, чтобы на сотни верст кругом народ видел, трепетал, знал, кричал... Найдите людей потверже. Ваш Ленин»^{13. И опять же красный главарь требовал публичного повешения лишь для устрашения, считая богатство крестьянина достаточной причиной для его казни.}

^{12 Гольденвейзер А. А. Из Киевских воспоминаний (1917 — 1921 гг.). — «Архив Русской Революции». Т. 6. Берлин, 1922, стр. 205 — 206.}

13 Цит. по кн.: «Во власти Губчека». М., 1996, стр. 68.

Разве можно поставить в ряд с официальными директивами СНК о красном терроре в сердцах брошенную Колчаком фразу, что он повесит Блока. Уверен, что дойди адмирал до Петербурга, он не только пальцем бы Блока не тронул, но еще и денежное содержание ему определил. А вот Ленин Колчака тайно и бессудно убил, когда тот попал к нему в руки в начале 1920 года. Так же распорядился поступить он и со всеми министрами Верховного правителя.

Третий Ваш пример — убийство эсеров и меньшевиков, депутатов Учредительного собрания, находившихся в омской тюрьме. 23 декабря, после разгрома большевицкого восстания в Омске, офицеры вывезли из тюрьмы восемь депутатов — заключенных и убили их на берегу Иртыша. Этот возмутительный факт самосуда сам Колчак рассматривал как попытку дискредитации его власти. Было начато следствие, выявлены исполнители. Поручик Барташевский и его сподручные, дабы избежать кары, бежали в Семипалатинск к атаману Б. Анненкову1^4.

 ^{Быть может, адмирал Колчак и не очень хотел доводить дело до казни исполнителей самосуда. Армия рассматривала эсеров и меньшевиков как революционеров, экспроприаторов и пособников большевиков. Знали, что они одобряют убийство царя. Подозревали их в связи с восставшими омскими боевиками. Но как бы там ни было, официально Верховный правитель всегда осуждал самосуд 23 декабря и называл его исполнителей преступниками. Для большевицких же вождей массовый террор был программной целью.}

^{14 Иоффе Г. 3. Крах российской монархической контрреволюции. М., 1977, стр. 194 — 195.}

Особая тема — Гражданская война и еврейство. В зоне действий белых войск имели место погромы, на следующий день после занятия Дроздовским Ногайска на его улицах появились воззвания «Бей жидов!». Колчак, по воспоминаниям Гинса, зачитывался «Протоколами сионских мудрецов». Эти факты, разбросанные по Вашему письму, в действительности далеко не однозначны.

Вот мнение историка, тщательно изучившего жизнь и переписку Колчака:

«Он патриот России, но национальный вопрос для него будто не существует... Ни слова осуждения в адрес какой-либо нации как таковой. Слово „еврей" встретим в его письмах один раз, да и то в речи японского самурая (известно, что, хотя в сибирском окружении Колчака бытовал антисемитизм, сам он был ему абсолютно чужд, а евреи в Сибири — политссыльные тут не в счет — оказывали поддержку его режиму)»^15.

^{15 ПерченокФ. Ф. О нем, о ней, о них. — В кн.: «Милая, обожаемая моя Анна Васильевна». М., 1996,стр. 37.}

«Протоколы...» действительно могли попасть на стол Колчака. Их в Белом стане читали тогда очень многие. Читали со сложным чувством. В кодекс русского интеллигента обязательным пунктом входил принцип, что антисемитизм позорен и неприличен. Помню, как меня в один день отрезвил отец, когда я из школы притащил какой-то скверный анекдот «про абрамчиков»: «Для культурного человека — это постыдно». Так воспитывались и Колчак, и Деникин, и Юденич, и большинство других русских интеллигентов, и военных и штатских, составивших потом основу Белого движения. И вдруг — в стане революции, в стане убийц, насильников, бандитов чекистов, среди главарей, продавших Россию Германии в позоре Брестского мира, глумящихся над Православной верой, Христом и Церковью, — в этом стане так много евреев. «Евреи были всецело на стороне большевиков, и большинство руководителей большевиков — евреи», — докладывал начальнику Операционного отделения германского Восточного фронта в марте 1918 года известный немецкий публицист Колин Росс^16. 

^{Пусть это преувеличение, но по данным С. С. Маслова, написавшего интереснейшую книгу «Россия после четырех лет революции», «участие евреев в правительственных органах советской власти 33 — 40 процентов»17.}

16 «Архив Русской Революции». Т. 1. Берлин, 1922, стр. 289.

^{17 Цит. по кн.: Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. б. Берлин, 1928, стр. 147.}

Советская власть, бандитски утвердившись в России, творила невиданные злодеяния и глумления над сотнями тысяч русских людей, и многим начинало казаться, что программа «Протоколов...» последовательно претворяется в жизнь «всесильным и циничным мировым еврейским правительством». Неужели это не фальшивка, а правда, неужели правы погромщики из «Союза Русского народа», а не наши родители, не наши учителя? Задаваясь этими вопросами, вчитывались интеллигенты в «Протоколы...» и, должен сказать, большей частью побеждали соблазн. К чести русской интеллигенции, ненависть к большевизму не была перенесена на народ, в силу ряда причин оказавшийся особенно к большевизму расположенным и даже кое-где русским за их прошлые грехи перед еврейством жестоко и сознательно мстившим (например, в киевской ЧК в 1919 году всех юристов, участвовавших в деле Бейлиса на стороне обвинения, расстреливали без разговоров).

Скорее наоборот: многие русские испытывали ужас за грядущую судьбу богоизбранного народа, значительная часть которого, впав в революционное безумие, уклонилась в неслыханное богоборчество и беззаконие. И в этом немало правды. Думаю, что даже катастрофа Холокоста имела менее разрушительное влияние на душу еврейского народа, чем соучастие многих евреев в злодеяниях коммунизма. Богу угодней не тот, кто преследует, но тот, кого преследуют (Ваикра раба (Второзаконие), 27).

Командование Белых армий делало все от них возможное, чтобы не допускать погромы. Православная Церковь многократно возвышала свой голос о крайней греховности изуверств и национальной нетерпимости. Агитационные отряды печатали массу листовок и обращений, объясняющих недопустимость антисемитизма, и, наконец, многие погромщики были судимы и осуждены за свои преступления. Погромщиками большей частью были обыватели Юго-Западного края, зараженные традиционным антисемитизмом. Особым юдофобством отличались банды Махно, армия Петлюры. Не имея в тылу войск, Белая администрация не всегда успевала вовремя пресечь погромщиков.

«Опять еврейские погромы. До революции они были редким, исключительным явлением. За последние два года они стали явлением действительно бытовым, чуть не ежедневным. Это нестерпимо... Да, соборы нельзя переделывать и переименовывать в кинематографы „имени товарища Свердлова", и убийство за одного Урицкого целой тысячи ни в чем не повинных людей есть чудовищная гнусность, но ведь какой-нибудь конотопский еврей не виноват в осквернении московских соборов, и ведь убивали-то за Урицкого все-таки русские матросы, русские красноармейцы, латыши, китайцы... Правительство уже не раз высказывалось и уже не раз действовало по мере сил и с успехом и с полной твердостью в этом духе. Еврейские погромы не его вина. Это вина части русского народа, и до сих пор еще распаляемого на всяческую братоубийственную рознь и всяческое озверение» — вот свидетельство честного современника^18.

Вины Белых армий в погромах нет (хотя были, конечно, частные эксцессы). Белые сражались за то, чтобы ни русских «за товарища Урицкого», ни еврейских погромов не было, чтобы в хаосе бесправия и вседозволенности вновь восторжествовал закон. Белое движение не было антисемитским. И в рядах его сражались и умирали за возрождение России и латыши, и немцы, и евреи. Революция разделила Россию не национально и даже не классово (и дворяне, и крестьяне были по обе стороны фронта, в обоих станах, хотя и не в равных пропорциях) — революция разделила Россию нравственно.

Можно ли было в этом нравственном разделении оставаться «над схваткой»? Есть ли вообще в этом мире третья позиция «по ту сторону добра и зла», закона и беззакония? Думаю — нет. Представьте себе, что на Ваших глазах убивают Вашего отца, бесчестят Вашу жену, — разве сможете Вы оставаться «над схваткой» или «под схваткой», не знаю уж где? Уверен, что, забыв об ограниченности своих сил, Вы вступите в борьбу, потому что лучше погибнуть, защищая дорогого Вам человека, чем безучастно смотреть на его страдания и смерть. А для ратников Белого дела убиваемым отцом и насилуемой женой была сама Россия, над которой творили «советы» неслыханный разбой и беззаконие. «Смело мы в бой пойдем за Русь Святую и как один прольем кровь молодую», — пели белые воины, и их слова совсем не параллельны украденной и переиначенной песне, в которой призывалось идти в бой «за власть Советов» и умереть «в борьбе за это».

Тот, кому дорога была Россия, Святыня, Бог и Его Правда, не могли оставаться над схваткой, когда одни беззаветно отдавали свои жизни за «Русь Святую», а их враги попирали все законы Божеские и человеческие, отменяя, как Вы сами пишете, саму идею «греха».

Вы приводите в пример Волошина. Но разве над схваткой был он в эти годы? Это он хотел быть «над», а был в схватке, в самом горниле ее. Он принимает приглашение большевицких хозяев Одессы украшать город к Первомаю 1919 года. «Я напоминаю ему, — пишет Бунин, — что в этом самом городе, который он собирается украшать, уже нет ни воды, ни хлеба, идут беспрерывные облавы, обыски, аресты, расстрелы, по ночам — непроглядная тьма, разбой, ужас... Он мне в ответ: „Искусство вне времени, вне политики, я буду участвовать в украшении только как поэт и как художник"»^{19. Волошин знакомится с палачом Одессы, председателем городской ЧК Северным и восхищается им: «У него кристальная душа, он многих спасает!.. Это очень чистый человек». Потом на всякий случай бежит в Крым к белым на шхуне «Казак», но в качестве платы большевикам за свое избавление помогает проникнуть вместе с ним в Белый Крым трем агентам ЧК, за что и заслужил от них благодарность. Живет благополучно в Коктебеле, философствуя по поводу «северо-востока» и приветствуя большевиков, от которых его защищает еще в Крыму горстка белых воинов Русской армии Врангеля: «Нам ли весить замысел Господний?/ Всё поймем, всё вынесем любя, — / Жгучий ветр полярной преисподней, / Божий Бич! приветствую тебя!»}

^{19 Бунин И. А. Публицистика 1918 — 1953 годов, стр. 391 — 392.}

Следуя своей привычке влюбляться в начальников Чрезвычаек, он посвящает Сергею Кулагину, руководителю ЧК 30-й Сибирской дивизии Красной Армии, занявшей 15 ноября 1920 года Феодосию, проникновенные строки (с плохими, впрочем, наспех сколоченными рифмами): «Пред вами утихает страх / И проясняется стихия, / И светится у вас в глазах / Преображенная Россия». По всему Крыму идет кровавая бойня. Около шестидесяти тысяч человек расстреляно, утоплено, убито самым зверским образом по приказу «освободителя» Крыма Бела Куна, а тут «свет в глазах» чекистского начальника. Какое уж тут «над схваткой» — это или нравственный идиотизм, или прямое сотрудничество с дьяволом. К чести Волошина надо сказать, что размах зверств вскоре заставил его замолчать на несколько месяцев, а потом начать писать нечто прямо противоположное восхвалению «Божьих бичей». Его «Красная Пасха», «Террор», «Бойня» — совсем другие песни, и опять же не над схваткой написаны они, но в сопереживании жертвам «преображенной России», хотя и тут не может он порой удержаться от того, чтобы одобрительно не похлопать по плечу Бога: «И из недр обугленной России говорю: „Ты прав, что так судил!"»

Не может быть позиции «над схваткой» в катастрофе Холокоста. Можно быть или с Гитлером и его приспешниками, или с жертвами Аушвица, с Янушем Корчаком и героями Варшавского гетто. Нельзя быть над схваткой и в нашем российском Холокосте. Позиция стороннего наблюдателя людских трагедий двусмысленна, если не порочна.

Одно из любимых Вами выражений, Григорий Соломонович, — «пена на губах ангела», то есть доброе дело, делающееся со страстью, с фанатизмом, с беснованием. Вы и на губах белых замечаете клочья пены. Но где и когда видели Вы среди людей бесстрастных воинов? В той страшной войне, быть может, навсегда погубившей нашу родину, за спиной воинов оставалось слишком много горя, чтобы сохранять холодную отрешенность: сожженные родовые гнезда, обесчещенные невесты, убитые дети, обкраденные до нитки старики родители, поруганные святыни, вздернутая на дыбу Россия. Я, признаться, поражаюсь не пене на губах, а выдержке белых, их нравственной вышколенности, сравнительно редко опускавшихся до мести, и уж тем более до мести по классовому и национальному признаку — всем крестьянам, всем рабочим, всем евреям, всем латышам. Такого просто не было. Белые старались исправить своих заблудших соотечественников, красные — уничтожить. Вы сами приводите статистику из воспоминаний Петра Григоренко: «У нас в селе ЧК расстреляла семь ни в чем не повинных людей-заложников, в то время как белые не расстреляли ни одного человека. Несколько наших односельчан побывали в плену у белых и отведали шомполов, но головы принесли домой в целости»^20.

Вы не отрицаете героизма ни за красными, ни за белыми, хотя, на Ваш взгляд, и у тех, и у других «слишком много было пены на губах». Сами же предпочитаете героизму «праведность». Но что такое «герой»? В точном понимании греческого слова — это «сильный, благородный, знатный». Отец Сергий Булгаков указывает, что в культе героев или «полубогов» дохристианские народы предвосхищали почитание «богов по благодати», святых праведников^21. 

^{Но между теми и другими есть одно существеннейшее различие. Языческий герой нравственно нейтрален, он сильный и на добро, и на зло. В нем ценят средоточие сил, не интересуясь ни источником этой силы, ни ее приложением самим героем. Христианский же праведник осуществил в себе образ Божий, обожился, стал подобен своему Творцу, абсолютному Благу. Сила праведника — благодать Божия. Могут ли быть героями те, кто сделал Бога своим главным врагом? Видимо — да, но героями вроде Тантала, Сизифа и прочих богоборцев древности. А уж праведниками называться они никак не могут. Тот же, кто отдал свою жизнь, защищая Бога, святыню и образ Божий в человеке, восстанавливая попранный закон и спасая обесчещенную родину, — тот и герой, и праведник, пусть даже и с неизбежной для нас, несовершенных, «пеной на губах». И вечная память им, белым праведникам, не оплаканным еще обеспамятствовавшей Россией.}

Почему же не приняла Россия Белого дела? Почему пошла за красными? Почему до сих пор считает красных «нашими», а белых «чужими»? Это действительно трудный, тяжелый вопрос. Но без ответа на него нет возможности вылезти из нашей сегодняшней выгребной ямы.

Генерал Григоренко, которого цитируете Вы, не знает ответа. Вы полагаете, что «однозначного ответа и нет». Иван Бунин думал иначе. В 1924 году он говорил: «„Народ не принял белых..." Что же, если это так, то это только лишнее доказательство глубокого падения народа. Но, слава Богу, это не совсем так: не принимал хулиган да жадная гадина, боявшаяся, что у нее отнимут назад ворованное и грабленое»^{22. Жестоко? — Да. Тем более жестоко, что хулиганом и жадной гадиной да еще трусом, дрожащим над своим пока еще упитанным телом, оказалось большинство русских людей. Большинство не всегда право, Григорий Соломонович, и в те страшные и в прямом смысле судьбоносные для России года большинство из нас было глубоко не право, глубоко преступно. Не мир без нищих и калек, а зависть к богатым и жадность до их земли и добра заставили крестьян считать «своими» красных, позволивших грабить и расхищать чужое имущество, а не белых, восстанавливавших закон. Не «светлое будущее», а желание безнаказанно бежать с фронта к бабе и сохе заставило солдат стрелять в спину своим офицерам, а потом остервенело биться с золотопогонниками из страха даже не перед законом, а перед собственной совестью. Да стоит ли все перечислять? Наш народ убил Бога в своем сердце, потому что Бог был ему, хулигану и жадной гадине, бельмом на глазу в его бесчинствах и грабежах. Да, не все убили Бога. Но для немногих, «Его завет хранивших», настали десятилетия гонений, изгнанничества, крестных мук и слез, порой прерываемых то Антоновским восстанием на Тамбовщине, то восстанием 1934 — 1936 годов в Дагестане, то борьбой «лесных братьев» в Литве и Латвии в 1944 — 1956 годах.}

20ПомеранцГ. Записки гадкого утенка, стр. 357.

И ныне правит нашей страной хулиган и жадная гадина, пираты и бессовестные циники, грабящие страну и безумно радующиеся тому, что нищий и полуголодный народ пребывает в прострации и астении, позволяя делать с ним все, что заблагорассудится. «Завтра будет то же, что сегодня, да еще и больше», — уверены новые хозяева, закабалившие Россию. — Этому народу ничего нельзя давать — все равно все пропьет, потому возьмем сами все богатства России, все несметные сокровища ее».

Но таково состояние большинства россиян именно потому, что, сделав неверный нравственный выбор в 1917 году, мы до сих пор держимся за нашу ошибку, не прокляли ее, не раскаялись в ней, не изменили ума. Мы не почтили тех, кто защищал, пусть не всегда безукоризненно, правду и закон, и не встаем в их ряды, чтобы завершить восьмидесятилетнюю гражданскую войну победой Белого дела. И потому у нас нет Родины, нет памяти о предках, нет собственности, копившейся ими для нас, непутевых их потомков. Мы — Иваны, не помнящие родства.

Генерал Франко, о котором вспоминаете Вы, завершил испанскую «гражданку». Восстановил веру, закон, государство. В величественном храме среди гор Кастилии покоится прах героев их Белого дела. А рядом, вне стен, лежат и герои республиканской Испании. Их память не поругана. Но между белым и красным — порог храма. Где останки белых воинов нашей брани? Где храм, под сводами которого найдут вечное упокоение поруганный прах Корнилова, утопленный Кутепов, расстрелянный Колчак, сожженный в топке крематория Миллер, спящие на чужбине Деникин, Врангель, Туркул и бессчетные сонмы иных праведников-героев? Когда возродим мы Россию, когда отдадим им, как ныне отдают израильские воины последним защитникам Масады, воинские почести? Пока они, последние защитники России, не станут нашими героями, проклятие Божие, которое навлекли на себя наши деды, будет тяготеть над нами, и никакие годы, никакие века не сотрут его. Мы сами сделали себя в том нашем выборе рабами сатаны и вот уже почти век пребываем в рукотворном аду, в петле Федры и под колесами поезда в Обираловке.

Нет ничего труднее раскаяния, но нет и ничего благостнее его. Экономисты, политики, правоведы найдут оптимальные формы организации нашего будущего общества, но их проекты успешно воплотятся в жизнь только тогда, когда мы, изменившись, станем достойны будущего. Пока мы пребываем в нынешнем нашем состоянии, будущего у нас нет. Но человек властен над своей судьбой, ведь он — образ Божий. Не он детерминирован миром, но он детерминирует мир, ибо «где Дух Господень — там свобода».

Текст печатается по изд.: "Новый мир", 2001, №8, с.133 - 151

niw 19.02.02