Август Кляйнзалер

Нет поля для игры, или мир, как кондоминимум по-американски

Сочинение стихов (прошу не путать это занятие с потугами на сочинение стихов, и тем паче – с производством продукта, который стихами лишь прикидывается) по самой своей сути сопряжено с одиночеством и, мягко говоря, отдает патологией. А учитывая, что сила, стоящая за поэтом, не что иное, как Эрос, – занятия поэзией с неизбежностью разрушают или опустошают стихотворца. Можно без особого риска провоцировать молодых людей лепетать что-то невнятное, подражая сезонной моде, и рядиться во взрослые одеяния – «вот какие мы большие!» Весьма скоро эти занятия набьют им оскомину, и они вернутся к своим компьютерным бродилкам и общепринятым шаблонам поведения. Но подталкивать на поэтическую стезю тех, у кого есть дар – или просто неодолимая склонность к поэзии, – все равно, что подсаживать на сильнодействующий наркотик или вовлекать в любовную связь с маньяком. Наркотики или безумный роман оставят по себе массу сильных впечатлений и послужат довольно поучительным опытом, даже, может быть, подтолкнут писать стихи. Но, скорее всего, они же вас и убьют.

            Тут нет поля для игры, вот в чем дело. Настоящих поэтов – в любой стране, в любую эпоху – слишком мало. Их не хватит, чтобы заполнить какой-нибудь светский салон – не говоря уж об университетской аудитории или спортивной арене. А если вам удалось-таки свести нескольких стоящих поэтов в том самом салончике – вряд ли из этого выйдет хоть что-то достойное внимания. Разве что весьма скоро вы почувствуете удушье: присутствующие настолько заняты собой, настолько одержимы паранойей и взвинчены, что, кажется, из помещения буквально выкачали воздух. Может, предложить им пропустить по рюмочке и они расслабятся? Бесполезно. Знаете, что бывает, если в камин плеснуть спирта?

            Да, у поэтов бывает в жизни период – лет так до 35, – когда они не без пользы для общаются с одним-двумя единомышленниками, «обкатывая» в таких разговорах свои идеи и взгляды, критикуют сделанное. Но такие «союзы» – при том, что посторонних в них не пускают, – быстро перегорают: все кончается какой-нибудь жалкой неловкостью, если не гадостью, – ибо нет двух поэтов, в равной степени одаренных, в равной степени оригинальных, – и со временем становится очевидно: один из партнеров необратимо ушел вперед, оставив другого прозябать там, где тот остановился. Искусство жестоко. И речь не о «подставах», столь обычных в жизни и карьере. Речь идет о таланте, а талант – либо он есть, либо его нет. Как в спорте, здесь не бывает справедливого воздаяния за усилия. Здесь не дают форы слабейшему – это не гольф. В искусстве нет скидок на пол, этническую принадлежность, расу. Всёчто встречает поэт на своем пути, будет пущено в дело:  использовано, выжато – и оставлено в прошлом.

            Поэзия совершенно бесполезна обществу. Поэты – не «антенны расы»[1], не те, «кем жив язык»[2]. Поэзия –не терапия. Пусть себе дети в школе сочиняют стишки – риска тут нет никакого, оно даже мило – как хоровое пение на уроках музыки или игра в ручеек на переменке. Возможно, из поэзии могут извлечь некую пользу потрепанные жизнью дяди и тети, сочиняя невнятные вирши о том, что им пришлось вынести, – при условии, что сии тексты будут храниться в закрытом на ключ ящике стола. Но я не припоминаю ни одного общества, где была бы распространена практика намеренного вовлечения молодых людей в занятия поэзией, для чего существовали бы некие формальные институции, пройдя которые юные адепты поэзии достигали бы поэтической зрелости, научались быть поэтами – и в конце получали бы соответствующий сертификат, подтверждающий их статус[3].

            Такого общества просто не существует. За исключением общества, в котором мы живем. «Призвание Америки – все ставить на деловую основу». И индустрия «Creative Writing» – феномен чисто американский. Феномен, породивший целую популяцию не отягощенных иными занятиями упертых молодых людей в возрасте от 25 до 35 лет, у которых на руках удостоверение, что они – «патентованные поэты», закончившие специальные курсы, – и теперь эти «вьюноши» с остервенением и пронырливостью сетевых торговцев, ищущих, где бы добыть стартовый капитал, принялись изо всех сил друг с другом соперничать, превратив соперничество в свое призвание. Не знаю, право, отражается ли эта их деятельность на чем-либо кроме публикаций, распределения премий, признания и, возможно, конкуренции за преподавательские места в колледжах. Но я точно знаю, что этих поэтов – тысячи, и если кто-то из них озабочен тем, как бы написать хоть одно стоящее стихотворение, то вряд ли их наберется с дюжину, а остальные думают лишь о том, как бы продать все, что тоннами выходит из-под их пера, – и продать по максимальной цене. Типично американский подход, и тут, воистину: «Боже, храни Америку».

            Когда на вас извергаются тысячи тонн специфического продукта – будто прорвало канализацию, – не стоит удивляться, что в воздухе разлит некий нездоровый запах. Фактически, именно выпускники курсов Creative Writing и их циничные наставники, эти повитухи бездароности, ответственны – будем называть вещи своими именами – за повисший в воздухе аромат, а в результате – поэзию больше не считают за литературу, литература – это романы, пьесы, а поэзия – это мир в себе, интересный только тем, кто непосредственно в нем вращается и делает на этом свой маленький бизнес. И стоит ли удивляться, что серьезный читатель, когда-то интересовавшийся поэзией наряду с прозой, документалистикой, сочинениями по истории, биографиями, исключил стихи из круга серьезного чтения? То, что он видит на страницах литературных журналов, – дерьмо.

            Для поэзии утрата читателя означает если не летальный исход, то – катастрофу. И худшего времени для этой коллизии трудно представить: питательная среда существования современной поэзии – город, но растущая плата за жилье гонит горожан в пригороды, обрекая на своего рода изоляцию, – прибавьте к этому уход подрастающего поколения в «виртуальное заэкранье», - скоро наши дети пропадут там,   как Алиса в Зазеркалье: для этого поколения язык постепенно теряет свой устный характер, звучание – то, что составляло саму плоть и кровь стиха.

            Среда отравлена – а это влечет за собой целый ряд патологий. Одно из главных проявлений  патологического состояния поэзии – то, что серьезные поэты, или те, кто ревностно пытается овладеть искусством поэзии, погружены в отчаянье. Каналы взаимодействия с читателем – отрезаны или пережаты, привратники, допускающие в «поэтическое собрание», – либо ограниченные невежды, либо мошенники, либо то и другое сразу, квалифицированная аудитория – почти отсутствует, а что до эрзац-аудитории Creative Writing, то она не обладает необходимыми навыками чтения, одержима недоброжелательностью и при этом не способна хотя бы в минимальной степени уловить, что, на самом деле, происходит в пространстве стихотворения, стоящего наособицу от Гималаев чепухи, заслонившей собой “поэтический пейзаж”.

            Молодым поэтам недостает решительности, сил и таланта, и они стремятся укрыться в резервациях, сбиться в кучку – так что вскоре даже их облик и манера одеваться становятся униформой группы. Сторонники “Поэзии языка”– по большей части студенты, подвизающиеся в изучении истории искусства, архитектуры или мученики Я=З=Ы=К=А  – напоминают своим обликом контингент концлагеря. Кто из них играет при этом роль охранников, а кто – заключенных, по виду определить невозможно: одинаково изможденные, стриженные под бобрик, на лицах – очечки без оправы и выражение вечной серьезности. Они вечно чем-то раздражены: по их мнению, суровость и нелицеприятность идут рука об руку с неприятием и ниспровержением таких буржуазных ценностей, как синтаксическая структура предложения и внешняя референция высказывания. Ничем не лучше выглядят и “Новые формалисты”[4] разве что, у их поэтесс стрижки слегка посимпатичнее. Что до поэтов из этого лагеря –  как и их антагонисты, отстаивающие постмодернизм, они привыкли на все смотреть с мрачноым подозрением. (Да и как не быть угрюмым, когда ты пытаешься изгнать свободный стих из современной культуры: та еще работенка!) Но “Новым формалистам” свойственна и некая отличительная черта, запечатленная в самом облике этих поэтов: их отличают нахмуренные брови и сморщенный нос, будто они вошли в помещение, где кто-то испортил воздух, да только они никак не могут взять в толк, кого же это угораздило. Есть еще “Нью-йоркская школа”– эти кругами ходят вокруг церкви Святого Марка[5], всем своим видом выражая почтение и трепет, будто пришли на поклонение ко Гробу Господню. Затруднюсь сказать, насколько есть что-то общее в выражении лица у членов этой группы, однако они не так чтоб считают своим долгом демонстрировать свою неприязнь по отношению к “антагонистам”. На выгороженной этими поэтами “священной территории” продолжает бытовать традиция некой насмешливой веселости и поверхностности, – чего не избежали даже самые воинственные из “охранителей традиции”.

            Что же в итоге? Увы: слушатели Creative Writing из Айовы шлют e-mail за e-mail’ом стипендиатам программы Уоллеса Стейнера   в Стэнфорде[6], которые, как и они, презирают стипендиатов фонда Брауна, – последних, в свою очередь, начисто игнорируют хьюстонцы. Следить за этим – увольте! В конце концов, весьма скоро все они займутся зарабатыванием денег, нарожают детей, а о годах, отданных Creative Writing, будут говорить шопотом – как мои родители о годах своей юности, когда они состояли членами Партии (Коммунистической, разумеется). Я же хочу только одного, чтобы все эти «юные дарования» заткнулись и разбрелись по домам. Но что с того? Посмотрите на горизонт. На подходе новые орды. Они еще многочисленнее, еще бездарнее – и еще агрессивней.

 Пер. Антона Нестерова

фоторепортажи